Рассказ №25292

     Есть время, когда живешь ожиданием чуда. Лес, подступающий к самому дому, должен быть обязательно заколдованным, из прибрежных камышей вот-вот выглянет русалка, а в обветшалом сарае раньше жила ведьма, и именно поэтому родители не разрешают тебе ходить туда, а вовсе не потому, что там прогнили бревна и сарай может рухнуть тебе на голову в любой момент. Это время называется детством. И даже если оно проходит под канонаду родительских ссор, все равно оно сказочное. Ты всегда можешь спрятаться в этой сказке от маминых слез и криков, папиного ремня, бабушкиного ворчания и нравоучений. Достаточно выйти за порог дома - и ты уже в недосягаемости, в совершенно другом мире, куда взрослым нет доступа.
     В детстве всегда сложно объяснить себе ссоры родителей. Но чем я становился старше, тем все очевиднее становилось, что бабушка не выносит моего отца; мама - очень слабая и зависимая от бабушки, погруженная в себя "научная дама"; а папа - разменявший себя по мелочам, "несостоявшийся" человек, который ненавидит тещу, то есть мою бабушку, во многом и за то, что она профессор и заведует кафедрой.
     Именно поэтому самым мирным временем в моей жизни были летние каникулы. На даче вся семья собиралась очень редко - родители старались отдыхать в разное время, чтобы кто-то всегда оставался, и присматривал за мной. А у моей неугомонной бабушки вообще все расписывалось буквально по дням: в июне нужно писать научные отчеты и планировать учебную нагрузку, в июле работать с аспирантами, в августе - закрывать дыры в штате и готовиться к новому учебному году. Элла Аркадьевна не была "типичной бабушкой", выкраивая обычно лишь две недели на сидение со мной на даче.
     Несмотря на не утихающие внутрисемейные бои, меня всегда стремились окружить заботой и теплом. Особенно повышался уровень внимания и заботы по отношению к моей персоне после очередной ссоры. Хотя, меня действительно все любили. Одна из основных причин подобной всеобщей любви, это я понял гораздо позже, - со мной было просто: тихий, домашний вежливый мальчик никому не доставлявший особых хлопот. Вот только здоровьем слабоват, "но дети все сейчас такие хилые", как говорила бабушка. И по этой причине за мной должен быть "глаз да глаз", а то вдруг сквозняком прохватит или воды холодной хлебну! Правда, папа периодически начинал меня закаливать и приобщать к "здоровому образу жизни", но эти попытки как-то быстро угасали сами по себе.
     Когда к тринадцати годам я превратился из очаровательного курносого ангелочка в обычного тощего длинноного подростка, то ожидание чуда незаметно испарилось, сказка исчезла, а вместе с этим пришло раздражение и повышенное критическое отношение к родителям. Если раньше мы с пацанами могли доказывать друг другу, что отец самый сильный и может почти все, то теперь я понял, что, по крайней мере, мой собственный отец может не так уж и много. А что касается мамы, то из "первой красавицы" какой она была для меня еще не так давно, она превратилась в обычную женщину, а грудастые тетки с глянцевых обложек, выглядели куда лучше. Бабушку иначе как "брюзжащей ведьмой" я просто не называл. За глаза, естественно:
     Одновременно с тем, как в серых и плоских буднях стала растворяться волшебная сказка, пропало и очарование дачи. Оказывается, отдыхать с родителями на даче, когда тебе почти тринадцать - крайне тоскливо.
     Дни тянулись невыносимо медленно. Унылость моего растительного существования было разбавлено в ту неделю, когда по воле случая под одной крышей собралась вся семья, и тишина окружающей девственной природы стала взрываться родительскими воплями. Наконец, наступил тот злополучный день, когда мама собралась в город. Приготовления к отъезду занимали целый день и делали ее чрезвычайно нервной. Я сидел в шезлонге и смотрел на отца, что-то яростно пилящего около сарая. "Он останется до завтра, а потом целая неделя вообще только с бабушкой" - эта мысль невероятным образом радовала меня, поскольку бабушка немедленно погрузится в чью-то диссертацию, а я буду предоставлен самому себе.
     - Зови его обедать... - Мама запихнула последнюю тряпку в старую хозяйственную сумку.
     "Он", "его", "ему" - после ссоры отец превращался для мамы в нечто совершенно безличное, чужое, способное вызывать только раздражение. Я никогда не мог определить для себя, что меня пугало больше - сама ссора или ее последствия.
     В последнее время родители ссорились очень часто. Когда мама сердилась, то обычно срывалась на крик. Я стал замечать, что если раньше отец давал ей накричаться, выплеснуть накопившиеся эмоции, то с возрастом стал все чаще отвечать. Это было очень неприятно, когда папа начинал кричать. Тогда мама заводилась еще больше, и вся квартира содрогалась от жутких воплей. Даже посуда в серванте звенела и дребезжала. Бабушка демонстративно не принимала участия в семейных сценах, чаще всего ею же и спровоцированных. Имея высшее педагогическое образование и докторскую степень по педагогике, она строго придерживалась правила в доме голос не повышать. Поджав губы, всем своим видом выказывая осуждение происходящему, она гордо удалялась к себе в комнату. Я брал с нее пример, и тоже старался затаиться у себя, переждать бурю, но не мог ни на чем сосредоточиться, внутренне сжимаясь при очередном гневном выкрике и невольно вслушиваясь в слова ссоры.
     Но ссоры могли быть и тихими. О том, что родители поссорились, я в таких случаях чаще всего узнавал на следующее утро, проходившее обычно в гробовом молчании. Родители могли не разговаривать друг с другом на протяжении двух, а то и трех дней. И это было хуже всего. Поэтому я предпочитал, когда ссоры проходили бурно, с криками и мамиными слезами. Хотя в минуты "бурных ссор" и забивался в самый темный угол квартиры и грыз заусенцы, но такая ссора проходила быстро, словно у родителей иссекал запас энергии.
     Пока родители в этот раз ссорились, бабушка, как ни в чем не бывало, готовила обед, который сейчас застревал в горле. Папа отказался обедать и ушел на речку, якобы ловить рыбу. Неизвестно отчего вдруг захотелось плакать, в горле запершило, и, уткнувшись в тарелку, я начал быстро заглатывать горячий суп, обжигая горло и губы.
     - Куда ты торопишься?! - Бабушкин окрик заставил меня вздрогнуть, суп расплескался на клеенчатую скатерть, - ешь спокойно, вон залил все кругом! С каждым годом, Татьяна, он все больше и больше походит на отца. Причем перенимает не самые лучшие его черты. Ты слышишь, что я говорю?
     - Слышу, - тихо, без выражения отвечает мама, глядя поверх бабушкиной головы на кусты сирени за цветными стеклами веранды, - тебя невозможно не слышать. Если можешь, говори, пожалуйста, тише - у меня болит голова.
     - Может, тебе стоит отдохнуть после обеда? - Осторожно проговорила Элла Аркадьевна.
     - Может, - прозвучал бесцветный мамин голос.
     - Я все! - резко отодвинув стул, я хотел было выскочить на улицу.
     - Что значит все?! А второе! - Бабушка приподнимается из-за стола, словно желая броситься на перерез, - и вообще после обеда нужно поспать!
     - Но я не хочу!
     - Таня, скажи своему сыну!
     - Мама, хватит! Я устала, у меня болит голова, пусть делает, что хочет. Оставь его в покое! Оставьте все меня в покое! - Последнее относилось к отсутствовавшему отцу.
     Финала перепалки мне услышать не удалось - ноги сами перемахнули через ступеньки, погрузив меня в еще влажные после очередного дождя заросли кустарника.

     Я мчался к своему привычному убежищу - реке. Вот уже год я жил со странным чувством - словно я теряю контроль над своим телом, перестаю узнавать его. В последнее время со мной творилось что-то странное. Я боялся себя. Боялся собственной непредсказуемости. Казалось, все против меня: резкая смена настроения, неожиданно и совсем некстати эрекция, по долгу не спадающая, мешающая думать, постоянно влажные трусы. Помню, как месяц назад я перепугался, когда произошла первая эякуляция. В тот вечер как обычно перед сном я перевернулся на живот, спустил трусы и принялся ерзать разбухшим горячим членом по простыне. Я всегда так занимался онанизмом, с десяти лет, и лишь спустя несколько лет узнал, что многие мальчики делают это рукой. Мне нравилось ощущать животом тепло и упругость своего члена. Сначала медленные осторожные движения бедрами, потом быстрее, еще быстрее.... Оргазм вдавил меня в простыню, но в этот раз примешалось еще что-то. Я вдруг осознал, что внизу МОКРО! Липкий страх парализовал меня на мгновение. ЭТО КРОВЬ! Я ЧТО-ТО СЕБЕ ПОВРЕДИЛ ИЛИ ПОРВАЛ! Меня затошнило. Включил свет и откинул одеяло. Нет, это не кровь - маленькая сероватая, густая лужица почти сливалась по цвету с простыней и быстро в нее впитывалась. Я знаю, что это! Со мной это случилось! На память пришло слово, недавно прочитанное в книжке, подсунутой мамой - "эякуляция". Именно в ней я вычитал, что у многих мальчиков мастурбация вызывает первое семяизвержение:
     Я даже не заметил, как вышел к реке. Отец, в одних трусах, сидел на берегу и курил.
     - Привет. - Я встал рядом.
     - Привет, - папа посмотрел на меня, - как там?
     Слишком много содержалось в этом вопросе, чтобы ответить коротко. "Как обычно" и пожатие плечами - единственный возможный ответ.


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]

Читать также в данной категории:

© Copyright 2002 limona.online. Все права защищены.