Рассказ №11367

     Вчера выкрасил волосы в фиолетово-оранжевый цвет. Красиво. Но что-то не получилось. Примчался в парикмахерскую вокзала. Тут меньше вероятность встретить знакомых.
     Заглянул - слава богу, никого. Зашел и бухнулся в единственное кресло. Из-за занавески выглядывает голова парикмахера. Господи, глазки крохотные, лысый, вокруг лысины венчик седых волосиков, сам небритый, здоровенный красный нос картошкой... Выглянул, кто это к нему сел. А чего выглядывать? Естественно, клиент.
     Потом показывается весь. Пузо, как будто у него под халатом пять арбузов, рост - невысокий, но ручищи - как у палача, каждый палец - демократизатор. Идет вразвалку. Накинул на меня пеньюар - и уставился через зеркало на мои волосы. Смотрит, не отрываясь. Ни слова не произносит. Хамство - чисто вокзальное. Наконец изволит отверзнуть уста:
     - Как будем стричься?
     - Чтобы ненароком не испортить красоту, - отвечаю, блеща остроумием.
     - Наголо или налысо? Машинкой или бритвой?
     Жуткий хам, конечно.
     - Под Котовского. Бритвой, естественно!
     Ничего не говорит. И начинается колдовство-ведовство. Замес пены, точит бритву: Ходит слоновьей походкой то по правую руку от меня, то по левую, все у него в разных ящиках, нет, чтобы положить все в одно место и достать, когда клиент требует. Ему обязательно нужно создать видимость работы, чтобы потом вымогать башлы. Приемчики известны.
     Закончились творческие искания. Останавливается за спиной и ручищей хватает мою прическу, щупает, не парик ли. Хам! Взмылил помазок и пошел по частям выполнять свою работу: от загривка и от ушей подвигается к макушке.
     Стоит от меня справа, прижал свое пузо к моей руке и чувствую, как он свои яйца возложил на мою руку. Обойдет кругом, подойдет слева - опять кладет на руку яйца. Я делаю вид, что сижу и не замечаю его хамских выходок. За кого он меня принимает, интересно?
     Голову бреет, правда, осторожно, а то в прошлом году одна брила так, что я вышел от нее весь в кровавых ранах, как из кавалерийской сечи. Этот на трудных участках сначала поработает ножницами, после поворошит своими демократизаторами, пострижет электромашинкой, а уже потом пускает в дело помазок и бритву. И все это время ощущаю у себя то на локте, то на плече его прибор.
     Сижу нервозно, так как у меня самого давно стоит. Я легко возбуждаюсь. Это у меня с детства. Но поправить рукой не могу, боюсь дернуться.
     Когда я бухнулся в кресло, то не подумал о члене. Сел и сел. Он же у меня тогда лежал спокойно. А теперь встал, но оказался зажат между правой ногой и яичками. Отодвигаю ногу - не помогает. Развожу колени - давит. Нужна рука, чтобы вытащить его! Но - боюсь шевельнуться.
     Боль начинается адская. Дело грозит кончиться защемлением! Членовредительством, в смысле - увечьем без гарантии компенсации со стороны государства! Приказываю ему: "Лежать! К ноге!" - не слушается. "К ноге" - да, "лежать" - нет. Но как тут успокоишься, когда с обоих боков к вам прижимаются? Хамство!
     А когда дошел до темечка, то ему понадобилось вообще встать к моему лицу передом! И я своим носом ощутил его арбузы, пахнущие "Шипром"! То, что у него под пузом, тычет прямо мне в рот! Через халат, конечно. У меня встает еще сильнее!
     Я тогда не выдержал:
     - Извините, не могли бы вы на мгновение прерваться? Мне нужно.
     Он тут же перестал брить и отступил от кресла. Держит руки на отлете, как хирург Пирогов: в одной руке опасная бритва, в другой помазок. Я под пеньюаром высвободил, наконец, из плена свой сдавленный член, и он, мой любимчик, распрямился и вздохнул.
     - Продолжайте, пожалуйста.
     И вижу в зеркале - он смотрит на мой пеньюар. Я тоже быстро взглянул: господи, простыня топорщится! Член-то выпростался из плена - и взбил пеньюар! Я в ужасе. Рукой под пеньюаром надавил на член и прижал к яичкам сверху.
     - Можно продолжать? - спрашивает.
     - Да.
     Добрил.
     Протер лысину салфеткой.
     Отступил на шаг - как художник Перов от своей картины "Портрет Достоевского". Я тоже критично обозрел себя в зеркале: хорошо, если не считать разводов от красителей. Красители, конечно, стали делать изумительно, по французской лицензии, но они, как ни берегись, обязательно покрасят кожу головы. Молчим. Я не поднимаюсь.
     - Голову мыть будем? - спрашивает.
     А сам смотрит на мою разноцветную голову с болью. С его стороны, считаю, хамство задавать такой вопрос: что же, он сам не видит, что с такой головой ни один человек не может выйти на улицу? Но я дипломатично спрашиваю:
     - У вас есть чем? Должны же быть антитела: Наши красители изготовлены по французской лицензии. Это круто.
     - Для вас найдутся.
     Интересно, чем он может растворить французские красители? Серной кислотой, что ли?
     Опять начинается хождение справа, слева, ящички: Я уж не знаю, куда девать мои локти - он их все время задевает своими слоновьими бедрами, отчего мой впечатлительный член никак не успокоится! Хамство беспримерное.
     В отдельном тазике все приготовлено - смешаны какие-то лосьоны и взбита розовая пена. Парикмахер наклоняет мою голову к раковине - и пошел ее мылить!
     Здоровенные сардельки мягко массируют подушечками мою побритую голову - я изнемогаю: сейчас, боюсь, спущу! Наконец, смыл душем пену и набросил махровую салфетку, тщательно протер. Я снова обозрел себя в зеркале: вот так хорошо. Голова вернула свой естественный цвет, разводов нет.
     - А краска больше не выступит? - спрашиваю на всякий случай.
     - Никогда, - отвечает.
     - Хорошо. Спасибо. Сколько я вам должен?
     Дальше начинается пантомима.
     Своим носом картошкой он мне в зеркало делает знак пройти с ним за занавеску. И уходит. Я сам с себя снимаю пеньюар, стряхиваю волосинки, хотя это его обязанность, и доверчиво иду за занавеску, наивно думая, что там у него кассовый аппарат.
     Какой там! Вхожу - в комнатушке темно. Пригляделся - он стоит, приготовился: расстегнул халат, ширинку. Из недр его штанов на меня смотрит член. Членище! С такими яищами, каких я никогда в своей жизни не видел. Член - коричневый, как шоколад. Здоровенный, как пожарный шланг. А он своей лапищей залупает головку и жестом просит взять в ротик.
     Я в ужасе отступаю, и даже ударился поясницей об их вторую раковину. Боже мой, какое вокзальное хамство! Как можно предлагать такие грубые вещи незнакомым людям?!
     Молча показываю ему глазами и всем лицом, что я возмущен и разгневан.
     Он, как маленький, строит кисленькую гримаску: "Ну, пожалуйста! Ну, я вас прошу! Ну, что вам стоит уважить старого бедного парикмахера?"
     Я, потрясенный, выражаю всем лицом, что не допускаю даже мысли о том, что пойду ему навстречу: такой шланг ко мне в рот не вместится.
     Он делает еще более жалобную мордашку и на пальцах показывает: "Ну, немножко. Ну, сколько влезет, столько влезет. Я за любое количество буду вам признателен". И показывает языком, как лижут мороженое пломбир: "Ну, хоть просто полижите! Ну, как мороженое пломбир!"...
     Мороженое пломбир действительно лижут, но не забирают же шарик над стаканчиком в рот целиком. Ни у одного нормального человека рот не растянется, если не считать покойного Жана Маре. Хамство даже просить о таком!
     А он, не понимая меня и думая, что я им брезгую, берет с полки флакон с чистым спиртом и старательно протирает головку и весь член. И опять мимикой лица жалобно просит: "Пососите? Ну, хоть лизните один разочек? Всего один?" И так умилительно смотрит, так просит:
     Все-таки он хорошо меня постриг. Я теперь смогу показаться на улице. И потом он столько бегал вокруг меня, столько мозолей насажал на свои трудовые ладони, выдвигая ящички с мазями и кислотами из таблицы Менделеева: У меня есть сердце.
     Оттолкнулся от раковины, присел. Объял руками необъятное - здоровенную ногу этого труженика службы быта, на вторую ногу рук не хватило, и приблизил свои губы к набухшим губкам его мочеиспускательного канала. А оттуда сочится нежно пахнущий и приятный на вкус ручеек:
     Мои губы соприкоснулись с губками, венчающими головку его члена, и его губки обожгли меня. Я даже отпрянул. Однако одного моего прикосновения оказалось достаточно, чтобы его член сразу затвердел - не могу сказать, что подскочил, хоть и дернулся, не в том возрасте человек, но затвердел очень основательно.
     Во мне тогда проснулся азарт. Попытался принять в ротик всю головку. Вся не вошла, но наполовину - да. Рукой я нежно массировал ему его огромные, как гандбольные мячи, и тяжелые, как гантели, яйца. Бедный Йорик! Сколько же он постился? . . Нет, это были не гантели, а две дамские муфты, таким мягким ворсом они были покрыты! Ласково поворошил руками лобковую растительность. Пальцы даже запутались. Лобок жирненький, пружинит: Я, любящий ласку и ценящий ее в других, зарылся в лобок носом: Я услышал, как где-то сверху надо мной раздалось урчание...


Страницы: [ 1 ] [ 2 ]

Читать также в данной категории:

© Copyright 2002 limona.online. Все права защищены.